Будильник зазвенел, как всегда, в 7 часов утра, проснулся я с радостным чувством: сегодня последний день рабочей недели, а завтра – воскресенье и можно будет отоспаться за всю прошедшую и на всю предстоящую неделю. Одевшись, раскочегарил печку, поставил на плитку чайник и вышел на улицу. Было тихое зимнее утро, с легким морозцем, одно плохо: зима в этот год была малоснежной, а земля в глубоких трещинах. По громкоговорителю, который висел на конторе, композитор Френкель задушевным голосом исполнял не менее задушевную песню «А почта с пересадками летит с материка до самой давней гавани Союза». Песня была близка и понятна, и любима, дослушав ее до конца и в очередной раз растрогавшись, я принялся кормить скотину. В небольшом сарае были корова, пять коз и десяток кур. К моему возвращению Зина заварила чай, сварила несколько яиц, согрела вчерашнюю лапшу с мясом и накрыла стол. За чаем жена завела речь о скором выходном. Только я собрался ответить, как в дверь постучали. Боясь, что наши голоса разбудят годовалого сына, вышел в коридор. Это был посыльный совхозного отделения с просьбой управляющего отделением Андрея Игнатьевича непременно к нему зайти. До занятий в школе еще оставался час, и через пять минут я был у него. 

Андрей Игнатьевич Кравченко 18-летним юнцом ушел на фронт к концу войны, но это не помешало ему быть дважды раненым, последнее ранение получил под Берлином. Всю войну он шоферил, сначала водил полуторку, на которой подвозил снаряды, а к концу войны служил в артдивизионе «Катюш». Он рассказывал, как они на фронте берегли свои «Катюши». В случае окружения обязаны были взорвать ее, для этого в кабине водителя была соответствующая кнопка, после нажатия которой орудие взлетало в воздух, чтобы не досталось врагу.

Андрей Игнатьевич вернулся домой в звании капитана после Японской войны, а уходил на фронт безусым мальчишкой. Он как-то рассказал мне, что остался жив благодаря фронтовикам-ветеранам. Видавшие всякое старослужащие берегли юнцов, старались не подвергать их риску, пока молодые не становились опытными солдатами и сами не начинали принимать и оберегать новичков. Вот такое было отношение «дедов» к «салагам» в военное время.

В мирное время Андрей Игнатьевич был колхозным шофером, затем агрономом. Особенно он преуспел в последней должности, хотя никакого агрономического образования не имел. Но опыт и знание земли позволяли ему брать урожай зерна с гектара значительно выше, чем у соседних хозяйств. Он хорошо знал, когда и на каких землях сеять пшеницу, рожь, ячмень, бахчевые и другие культуры. После объединения нескольких колхозов их село вошло в один из крупнейших совхозов района, где его назначили управляющим Чайдинским отделением.

В 1967 году меня назначили директором Чайдинской [сейчас это поселок Шанды Мартукского района. – Прим. ред.] восьмилетней школы. При школе был интернат на общественных началах, где находились дети Нового-Донецкого, Ефремовского отделений, так как дома они получали только начальное образование. Общественный интернат по задумке чиновников районного масштаба должен был существовать за счет общества, в том числе и родителей. А кто что даст? Финансирования нет, родители в лучшем случае за весь учебный год привезут мешок картошки – попробуй прокорми. А как содержать повариху, воспитателя и так далее? Мне пришлось одну из техничек школы отправить поварихой, учителя из группы продленного дня назначить воспитателем интерната. Труднее всего было с продуктами, ежедневно нужны хлеб, овощи, мясо, молоко. Совхоз помогал, но не так, как хотелось бы. Поэтому я пошел по другому пути, который потом использовал, когда работал в мартукской школе №3.

Зимой мы со старшеклассниками после уроков отправлялись на молочно-товарные фермы, где помогали дояркам и скотникам доить коров и ухаживать за ними. Летом мы с детьми пололи бахчевые и овощные плантации. А осенью работали на току по очистке и отгрузке зерна, на отправке его на элеватор.

Конечно, после этого было и соответствующее расположение руководства отделения совхоза. Теперь не я обращался с просьбой, а управляющий спрашивал, чем помочь школьному интернату и в целом нашей школе. Вот так мы и жили с Андреем Игнатьевичем дружно, помогали друг другу, добросовестно исполняя каждый свои обязанности. Поэтому, когда я шел в контору, я думал, что где-то необходима совхозу и наша помощь.

В коридоре конторы было накурено, хоть топор вешай, стоял громкий хохот механизаторов, мне показалось, что смеялись они над очередным анекдотом Альфрейда Шульдайса. Но, как выяснилось, над Васей Рыбалко. 

Он, как и все механизаторы «ка-семьсотщики», получил сказочные премиальные, а сегодня не помнит, куда и в какую стреху на крыше сунул заначку – несколько пачек купюр, на которые спокойно можно было купить «Жигули». 

А друг Васи, Иван Пожарский предложил ему в предстоящее воскресенье разобрать крышу веранды и найти заначку. Подобное похмелье Васи у его коллег и вызвало гомерический смех.

Андрей Игнатьевич предложил сесть, затем спросил, как обстоит питание детей в интернате, все ли в порядке дома и так далее. Потом перешел к рыбалке на плотине, что на средней овцебазе в пяти километрах от села. По его словам, там шел настоящий жор щук. 

Тут я вспомнил, как летом на этой плотине видел, как огромная щука унесла под воду подросшего за лето домашнего гусенка. 

Какой поднялся переполох среди водоплавающих! На шум выбежал Моисеев, он жил с семьей при овцебазе. В разговоре со мной он заявил, что за лето эта щука унесла под воду около двадцати гусят и утят. Когда я рассказал Андрею Игнатьевичу об этом эпизоде, он вдруг оживился:

– Вот поэтому я завтра еду на эту плотину, надо кончать с этой оголтелой рыбиной, не щука, а целый крокодил. И если не занят, присоединяйся к нам, – сказал он.

В конце разговора мы договорились с ними завтра в семь утра встретиться у конторы.

Все это означало, что основные сельскохозяйственные работы завершены: хлеб убран, зябь вспахана, озимые посеяны, а снегозадержание вести невозможно из-за отсутствия снега, поэтому механизаторы расслабились, а управляющий решил развлечься на рыбалке. 

Предложение Андрея Игнатьевича меня не удивило, мы с ним и раньше бывали на рыбалке. Он знал все озера вокруг села, и какая в них водится рыба. Где есть медно подобные караси, где черные склизкие лини, а где лещи с язями. Поставив сети, мы обычно закидывали удочки и, тихо беседуя, наблюдали за поплавками. Обычно перед рыбалкой мы заезжали на совхозные бахчи, запасались большими рябыми арбузами и душистыми дынями. Поэтому на рыбалке мы сочетали приятное с полезным. На чайдинских бахчах зрели самые сладкие и сочные арбузы района. 

Как-то сидим с ним, мирно беседуя. Клева не было. Андрей Игнатьевич достал из багажника своего «Москвича» большой, килограммов на 10 арбуз, складной охотничий нож германского производства – трофей войны, с которым он никогда не расставался. И только он присел на раскладной стул и с треском разрезал арбуз, как на его удочку затянуло, да так, что удилище, воткнутое в берег, согнуло в дугу. 

Андрей Игнатьевич резко встал со стула. В левой руке у него был ломоть арбуза, а в правой тот самый легендарный нож. Бросив нож, он принялся тянуть пойманную рыбу к берегу. 

Показался крутобокий, сияющий желтизной, килограмма на три карась. Уже до берега оставалось метра два, как он сорвался с крючка и, хлопнув хвостом по воде, скрылся в глубине озера. 

Андрей Игнатьевич вначале, не веря своим глазам, уставился на волны, поднятые карасем, затем резко швырнул вслед рыбине свой складной бесценный нож. Он также исчез в омуте озера. Лишь через несколько минут, отойдя от шока, старый рыбак осознал, что натворил. 

Достать нож со дна озера было невозможно – это не прозрачное и твердое русло реки, а многометровый слой ила, можно и самому утонуть в этой мути. В тот раз на этом закончилась наша рыбалка и начались страдания старика по потерянному сокровищу. Сын студент Уральского сельхозинститута, а также бухгалтер конторы отделения привозили охотничьи ножи взамен утонувшему в озере. Но ничто уже не могло успокоить Андрея Игнатьевича, для него все было не то.

Более года мы с ним не были на рыбалке, и вот теперь такое соблазнительное предложение. Конечно, я не мог отказаться от прелестей зимней рыбалки. 

Утром я уже стоял у конторы, как было договорено. Вскоре подъехал Андрей Игнатьевич на недавно купленном «Москвиче», подобрав меня, поехали к дому бухгалтера и уже втроем двинулись к плотине в пяти километрах от села.

Был морозный зимний день, без ветра, мы все хорошо были экипированы: на ногах валенки, вместо брюк ватные штаны, хорошо согревали и совхозные добротно сшитые тулупы, взятые нами напрокат у кладовщика Алексея Сердюка.

Через полчаса мы уже были на овцебазе. Здесь нас уже ждали. Бригадир чабанов со своим помощником как раз закончили свежевать курдючного барана и пригласили нас в дом, где в центре большого дубового стола уютно шумел ведерный самовар.

Выпив по пиалке душистого чая со сливками, мы поспешили на плотину долбить лунки с тем, чтобы через час успеть к жаркому из свежей баранины.

Специального снаряжения по долблению лунок у нас не было, но, как говорится, против лома нет приема. А кроме лома у меня еще был топор. Примерно через полчаса я прорубил небольшую по ширине лунку. Необходимо было поймать беляшку-красноглазку, чтобы поставить удочку на хищную рыбину «на живца». Достав удочку с тоненькой леской, я начал насаживать кусочек теста на крючок. Андрей Игнатьевич с улыбкой наблюдал за моими действиями, критически оценил мою узкую лунку, затем достал из рюкзака небольшой деревянный ящичек с перегноем. Там были самые настоящие дождевые черви, и несколько из них он передал мне на ладони. К моему удивлению, после насадки червя тут же начался клев, но это были колючие окуньки, которые с голодухи сходу заглатывали крючки с наживкой из червя. Поэтому я все же перешел на наживку из теста и вот результат: минут через десять у меня в руках была долгожданная плотвичка. На щуку у меня была основательная удочка. Леска толщиной в два миллиметра, поплавок из двух пробок из-под шампанского, грузило из куска свинца, все это венчал тройной крючок с полуметровой сталистой проволокой на конце лески. 

Нацепив наживку на тройной крючок, конец лески я привязал к лому и положил его поперек лунки. К этому времени все мои товарищи успели проделать такую же работу и собрались идти к дому чабанов. Оттуда уже доносился призывный запах жареного мяса. 

К нашему приходу широкий дастархан поставили на нары. Мы разделись и избавились от насквозь промерзших валенок. Взобрались на нары, где нас ждали корпешки с подушками. Положив их под бок, мы с удовольствием пили свежезаваренный индийский чай, пропустив по стопке, принялись за жаркое, а там и бешбармак был готов. Пообедав на славу и немного отдохнув, мы пошли к своим удочкам.

Положение лома и отсутствие поплавка в лунке меня насторожило, а натянутая как струна леска подтверждала мои самые оптимистичные предположения насчет улова. Но то, что далее произошло, я никак не ожидал. 

Натянутая леска резала ладони и вытащить удочку никак не удавалось. Ко мне на помощь бросился Петухов, вдвоем с ним нам удалось около двух метров лески подтянуть к себе, но резкий рывок снизу вернул нас на начальную стадию. 

На наши крики из прибрежного дома прибежали бригадир с помощником. Ко мне подошел Андрей Игнатьевич, увидев толщину моей лески, сказал: «А я думаю, почему твоя удочка до сих пор цела, да тут не леска, а целый канат, а наши Петуховым удочки к нашему приходу с обеда уже были ополовинены». Он надел кожаные рукавицы и тоже стал помогать мне тянуть леску удочки к себе. Возле моей лунки собралась внушительная компания. Все мы, мешая друг другу, крича и ругаясь, стали все больше и больше подтягивать леску и все, что было на ней, на поверхность. Вскоре в лунке показалась огромнейшая голова щуки, но она никак не лезла в вырубленную мной дыру во льду. Перед нами во всей красе предстал лишь нос хищника, торчащий в лунке, на котором, словно елочная гирлянда, висели крючки, оборванные с удочек неудачливых рыбаков. Увидев эту картину, чабаны дружно воскликнули: «Шайтан! Шайтан! Казды жеген шайтан!». Они сравнивали эту рыбину с чертом, пожирающим их гусей и других водоплавающих птиц. 

Андрей Игнатьевич взял руководство в свои руки, велел мне с бухгалтером держать леску в натянутом состоянии, другим трем мужикам – ломом увеличивать лунку. Через полчаса мы впятером наконец выволокли двухметровую рыбину на поверхность льда. О ее силе и мощи свидетельствовало то, что нас двоих, сидящих у нее на хвосте, она легко смахнула резким ударом хвоста об лед. Двенадцать крючков мы насчитали у нее во рту, три из них – наши. Отсутствие снега нам не позволило тащить наш улов к дому чабанов. Один из них сбегал за лошадью с повозкой, на которой они довезли «щуртан-шайтана» к нашей стоянке. В коридоре пристанища чабанов находились большие весы, на которых взвешивали туши баранов. Вот на этих весах мы и взвесили пойманное нами чудовище. Получилось 38 килограммов. Уезжая, мы оставили чабанам внушительный кусок филе щуки и уже дома остальное делили между собой, не забыв соседей и друзей. Два дня в деревне слышался запах жареной рыбы.

Вот такая была наша зимняя рыбалка в далеком 1968 году в незабываемой Чайде, ведь память сильнее времени. И нет уже многих из тех людей, которые тогда были со мной на той плотине, а мне все помнится, будто все это было вчера.

Посвящается памяти Андрея Игнатьевича Кравченко, участника Великой Отечественной войны.